 Действующий союзный
договор между Россией и Беларусью явно выработал свой ресурс. И
проблематика белорусско-российских отношений сегодня сводится к
главному вопросу: могут ли быть найдены некие новые смыслы совместного
существования двух соседних стран.
Нынешнее обострение белорусско-российских отношений,
начавшееся с громкого отказа России предоставить Беларуси последний
полумиллиардный транш кредита и продолжившееся «молочной
войной» и белорусским бойкотом саммита ОДКБ, при всей своей
внезапности, носит системный характер и было вполне ожидаемо. Правда, всерьез
осложниться отношения должны, по идее, лишь года через два, когда
Россия построит БТС-2 – нефтепровод, по которому нефть должна будет
двинуться в обход Белоруссии. А нынешняя конфронтация носит
предварительный и преходящий характер и является, главным образом,
российской реакцией на вступление Белоруссии в «Восточное партнерство». Последнее, в его нынешнем виде, является попыткой восточноевропейских стран объединиться в «буфер»
между РФ и Европой, с тем чтобы зарабатывать на транзакциях между
внешними большими соседями. Разумеется, Россия не могла это оставить
без внимания и в ответ сняла большинство тех привилегий, которым до
этого пользовалась Белоруссия, что, собственно, и породило всю цепочку
сегодняшних громких событий. Союзники поневоле Должно
представляться странным, что откровенно дезинтеграционные действия,
предпринимаемые с обеих сторон, как-то, строительство Россией обходного
нефтепровода, с одной стороны, и вхождение Беларуси в явно
недружественный России европейский интеграционный проект – с другой,
осуществляются союзными странами, состоящими в едином союзном проекте.
Как минимум, это свидетельствует либо о нефункциональности, если не
полном провале «союзного государства», либо о том, что союзный проект уже выполнил свои задачи, выработал свой ресурс и теперь постепенно «сходит
на нет». Правда, в этом случае надо будет признать, что этот проект
изначально имел несколько иное смысловое наполнение, нежели то, что
содержалось в публичных декларациях. Если непредвзято посмотреть на вещи, то мы увидим, что изначальной
прагматикой, приведшей к возникновению союзного государства, была
нефтегазовая. Через Беларусь проходит порядка 80% российской нефти,
экспортируемой на Запад, и союзный проект для России, в первую очередь,
был способом хеджировать риски транзита. Именно
безопасность последнего и обеспечивалась многочисленными формальными и
неформальными льготами, которые получала Белоруссия от России. Льготы
были отнюдь не малыми и, по данным, озвученным Путиным в 2006 году
после снятия с Белоруссии нефтяных льгот, составляли не менее 40%
белорусского бюджета. Речь тут шла не столько о специальных ценах на
энергоносители, сколько о готовности России перекладывать на свой
бюджет значимую долю белорусской цены на газ: именно на российские
бюджетные средства закупалась белорусская промышленная продукция,
наибольшее количество которой экспортируется в Россию. За счет торговли
с Россией формируется половина белорусских доходов от экспорта. Вторая
половина приходится на Европу, но в страны ЕС Белоруссия, в основном,
поставляет продукцию нефтехимии и нефтепереработки, которая опять же
производится из российского сырья. Обилие союзных
деклараций с обеих сторон эту изначальную прагматику никак не
расширило, она так и осталась единственной. Очевидная причина тому –
узость прагматической «точки
соприкосновения», что не требовало вовлечения в транзакции достаточного
количества заинтересованных групп с обеих сторон. Иными словами, союз
России с Беларусью был в первую очередь союзом, заключенным
персонально с белорусским президентом, но никак не с белорусским
обществом в целом. Отсутствие
более широких точек соприкосновения делало всю конструкцию по
определению неустойчивой, как неустойчиво все, что базируется на одной
точке опоры. Поэтому вопрос о том, когда она зашатается, на самом деле
всегда был лишь вопросом времени. При этом отнюдь
нельзя сказать, что Россию не устраивало такое положение дел. Напротив,
в течение долгого времени оно воспринималось российским политическим
классом как нормальное и даже как единственно возможное. Такой взгляд
на вещи не сильно изменила и путинская эпоха: когда с начала 2000-х
годов российские внешнеполитические цели стали детерминироваться
экономической прагматикой, целью было отнюдь не расширение точек опоры
союзного проекта – в первую очередь речь шла об оптимизации издержек.
Такой подход, вероятно, был бы абсолютно оправдан, если бы речь шла о
корпорации, которая как раз и обязана в первую очередь оперировать
понятиями экономической целесообразности. Но у государства «целесообразность»
несколько иная: оно, разумеется, обязано получить прибыль, но не
столько в денежном, сколько в социальном капитале, т.е. в человеческом
развитии. Главным «доходом»
государства является квалифицированная рабочая сила, инновации, и,
наконец, поддержка на выборах. Надо признать, что в рамках союзного
государства такого рода задачи если и ставились, то только на уровне
мало к чему обязывающих деклараций. Да и в отношении постсоветского
пространства в целом Россия, в общем-то, не ставила политические задачи
в полном смысле этого слова. По сути, внятной политической концепции российских интересов в отношении постсоветского пространства так и не появилось. При том что на экономическом языке эти интересы как раз были более чем внятно сформулированы и артикулированы. Нефтепровод конца дружбы Экономизм
внешнеполитического подхода рано или поздно, но с неизбежностью должен
был поставить вопрос об оптимизации издержек. И этот вопрос встал –
вначале с ростом нефтяных цен, когда актуальным стало распределение
сверхприбылей и целый ряд привычных схем стал восприниматься как
растранжиривание ресурсов, а затем с наступлением кризиса, когда
возникла необходимость кардинально сокращать издержки. И самой большой «издержкой» стали транзитные страны, привыкшие хорошо кормиться за счет транзита и отнюдь не готовые умерять свои аппетиты. Проектов,
которые должны оптимизировать издержки, на сегодня три. Это два
газопровода, СЕГ и Южный поток: они должны будут напрямую доставлять
российский газ в Европу, минуя, в первую очередь, Украину, через
которую идет порядка 80% российского газа. И БТС-2, нефтепровод,
который должен будет направить нефть в обход Белоруссии. Таким образом момент
достройки БТС-2, который планируется на 2011 год, и должен стать
моментом исчерпания повестки дня союзного проекта: единственное
прагматическое основание, которое реально скрепляет обе страны,
попросту исчезнет. При этом политическая недостаточность российской внешней политики в отношении постсоветских стран (если,
конечно, исходить из того, что политические интересы России тут все же
существуют), отнюдь не предполагает кардинально иного положения дел в
этих самых странах. Ни одна из восточноевпропейских постсоветских стран
не только не представляет собой содержательной альтернативы российской
модели, но и, напротив, в значительной степени является производной от
нее. Возможность извлечения узкими группами правящих
элит значимого ресурса из отношений с Россией позволила им построить
более или менее выраженные распределительные системы, что, в первую
очередь, и произошло в Белоруссии. Проблема тут не в распределительной
системе как таковой, а в том, что ресурс извлекался извне: политика –
это в первую очередь перераспределение части доходов, изъятых в виде
налогов и повинностей, а если основу доходов составляют совсем не
уплаченные налоги, то попытки спрашивать с государства и самим
населением воспринимаются как малообоснованные. Деполитизация же на
частном уровне оборачивается превращением жизни в существование:
слишком многие жизненные смыслы оказываются нереализованными и
утраченными за отсутствием пространства для их развертывания в
реальности. В поисках новых смыслов Разворачивающийся
мировой кризис, впрочем, уже поставил под вопрос саму возможность
экономической прагматики как основы политики. Рынки «схлопываются»,
объемы мировой торговли устойчиво падают, и перед всеми без исключения
государствами встает вопрос о необходимости опоры, в первую очередь, на
внутренние ресурсы и внутренние рынки. Возможность выстраивания
российской идентичности исключительно как экспортера энергоносителей на
мировой рынок оказалась в новых условиях крайне сомнительной. Признаков
же строительства иной идентичности пока особых нет. Для нынешней Беларуси реализация Россией «оптимизации
издержек», если этот курс все же будет реализован, вполне может
обернуться катастрофой. Российские дотации стали неотъемлемой частью
бюджета, иные же рынки в условиях кризиса найти будет попросту
нереально. Падение экспортных
доходов с неизбежностью разрушит тот социальный контракт, на котором
базируется сегодняшняя белорусская система, когда приемлемый уровень
социальных программ обеспечивает признание населением легитимности
монополии власти на политику. Предсказуемо произойдет активизация
социальной жизни. Однако продолжение падения уровня жизни, которое
тогда будет происходить в силу невозможности воспроизводства прежней
экономической модели, отсутствие иной модели даже на уровне концепции,
не говоря уже об общественном консенсусе по этому поводу, не позволяет
выдавать сколь-нибудь внятный прогноз в отношении исхода такого
развития ситуации. Таким образом проблематика
белорусско-российских отношений сегодня сводится к вопросу о том, могут
ли сегодня, при очевидной исчерпанности прежних общих смыслов, быть
найдены некие новые смыслы совместного существования? Иными словами,
сможет ли Россия сформулировать политические цели в отношении
постсоветского пространства, которые выходили бы за рамки экономической
прагматики и касались бы человеческого капитала, ради которого – как бы
это ни выглядело со стороны государства – государства и существуют? И сможет
ли Россия стимулировать превращение постсоветских элит из клиентских
групп, привыкших перераспределять российский ресурс, в нечто более
серьезное – и вырасти при этом сама? Сама
постановка такой задачи потребует кардинального переосмысления
парадигмы, в которой сегодня существуют и российское, и постсоветские
государства. Однако от этих вопросов, похоже, уже не уйти. При
этом социальные точки опоры для выстраивания системных,
взаимоинтересных и равноправных отношений как раз пока сохраняются.
Недавно презентованный ЦИРКОНом очередной «Евразийский
монитор», в рамках которого в этот раз исследовалось восприятие событий
советской истории населением постсоветских стран, показал, что в полной
мере «титульными
нациями» СССР полагали себя три славянские нации. При этом, что
интересно, белорусы и украинцы полагают СССР своим проектом едва ли не
более, нежели россияне, тогда как в других постсоветских странах уже
произошло более или менее кардинальное переосмысление советской
истории. Так, скажем, для грузинского общественного мнения «плохим»
является все, что полагалось хорошим для СССР, и наоборот. Это приводит
к интересным парадоксам массового сознания, когда в равной мере плохи и
сталинские репрессии 1937 года и ХХ съезд КПСС, разоблачивший культ его
личности. Соответственно и историческая память, как показывает
современная история, вещь вполне изменяемая и пластичная, и имеющийся
между россиянами и белорусами ресурс взаимного приятия не будет сам
собой существовать бесконечно долго.
Автор – член Совета Ассоциации политических экспертов и консультантов
gazeta.ru
|
